Сергей Дигол - Отпечатки на следах [СИ]
— Сандра, — сказал он.
Минут через двадцать они вышли из кафешки и остановились на крылечке, чтобы выяснить, кому в какую сторону ехать.
— Она мне сразу не понравилась, — снова закурила Таня.
Сергей осторожно взял Таню за локоть и не почувствовав отторжения, наклонился почти что к самому ее уху:
— Знаешь, я хотел признаться тебе…
— Сереж, — не понижая в унисон ему голоса, перебила Таня, — я помогу тебе с Сандрой.
Сергей отпустил локоть и недоверчиво ухмыльнулся.
— Почему ты уверена, что сможешь помочь?
— По той же причине, по которой нам с тобой не нужно начинать все с начала.
Сергей недоуменно смотрел ей в глаза. Если ее изумруды что–то и излучали в этот сумеречный час, так этим чем–то были хладнокровие и абсолютная трезвость расчета.
— Потому, — сказала она, — что я замужем.
8
Сергей Вячеславович, не желаете ли кофе? Свежезаваренного? Да, как вы любите: два кубика рафинада и, разумеется, никаких сливок. Печенье к кофе? Лимонный мармелад? Зефир в шоколаде? Как будет угодно.
Шариковые ручки? Да, конечно, Сергей Вячеславович. Уже заказали. Будут завтра с утра, как вы просили: три с синей пастой, две с красной, одна с черной. Скрепки для степлера тоже заказаны. И файлы для бумаг, разумеется.
Вы не будете возражать, если я протру ваш монитор? Хорошо, слушаюсь. Разумеется, я смогу задержаться после шести, когда вы закончите и все сделаю. Нет–нет, не стоит беспокоиться! Да, конечно, не затруднит, я, если не возражаете, и клавиатуру протру.
Вопросы, вопросы, вопросы. Вначале недоуменные, как кипяток на голову: что, черт возьми, происходит? Затем с опорой на гипотезу: между ними что–то есть. Да, но что она себе позволяет? И куда только, мать его, смотрит начальство? Наконец, когда гипотеза старится до возраста факта, вопросы окончательно выводятся из сферы влияния голых эмоций, они мудреют, становятся куда более коварными и задаются как правило не вслух. Как бы сделать так, чтобы незаметно насолить этой парочке? Смотри–ка, как спелись, «на ура» их не возьмешь, надо в обход, незаметно и надежно сжимая кольцо окружения.
То, что происходило между Сандрой и Сергеем, поначалу ошарашило его коллег по кабинету, потом перешло в плохо скрываемое раздражение, а затем и в наигранное равнодушие, за которым, безусловно, и скрывалось самое пакостное. Никому из них секретарша кофе не подносила и карандаши не затачивала, а клавиатуру компьютера она не отдраивала даже подполковнику Михайлеску. Начальник отдела и сам пару раз заставал собственную секретаршу услужливо суетящейся вокруг новобранца Платона, но увиденное трактовал в целом положительно. Установление личных связей как укрепление рабочих — почему бы и нет? Тем более, что и сам он в свое время женился на сослуживице, которую пару лет назад продвинул в СИБ, но уже республиканский.
Что обо всем этом думала Сандра, сказать сложно. Должно быть, в ней боролись два чувства: страх перед внезапно свалившейся на нее угрозой разоблачения — угрозой настолько реальной, насколько известен своей принципиальность шеф первого отдела подполковник Панку, и надежда — совсем слабое, но все же живое чувство, находившее себе поддержку в том, что может, так и надо было поступить с самого начала? Завоевывать понравившегося мужчину не напором и шантажем, а простыми женскими истинами — вниманием и заботой?
Как бы то ни было, а причиной ее страха, так же как и гарантом особой услужливости Сергею был Вячеслав Панку. Высоченный детина, настоящий богатырь, мастер спорта по вольной борьбе, а с позапрошлого года — начальник первого отдела. Пару месяцев назад он добровольно принял на себя еще одну миссию — мужа Тани Гузун.
— Кстати, — остановил Таню Сергей спустя неделю после ужина в «Жабе», — твоему про нас случайно не настучали?
Таня довольно улыбнулась.
— Настучали, конечно.
— Ну и что он? — Сергей почувствовал, как у него внутри холодеет.
— Правильнее было спросить: что я, — поправила Таня.
— Что — ты? — не понял Сергей.
— Я сама ему все рассказала. Не дожидаясь нашептываний всех этих недоносков.
— Что всё?
— Что мы учились в одной группе. Что вместе бухали. Ну и приврала немного.
Сергей провел ладонью по лбу — вытереть выступившую испарину.
— В смысле, приврала?
— В прямом, — озорно сверкнула изумрудами Таня, — что у нас был роман.
Играла ли она на самом деле с огнем, или привирала, только не мужу, а Сергею, понимая, что искры его ревности, или гнева, или что там он сейчас испытывает, не имеют к ней никакого отношение и единственное чувство, которое он имеет право испытывать к ней сейчас — это бездонная благодарность за, строго говоря, спасение. Впрочем, узнав подполковника Панку настолько, насколько это позволяют служебные отношения и отчасти — личное знакомство, Сергей пришел к выводу, что Тане чертовски повезло. С таким мужем можно было обсуждать что угодно, не задумываясь о последствиях. Для жены последствия могли принять лишь одну форму — любви и обожания.
— А–а–а, историк, — хлопнул Панку по плечу, прямо в служебном коридоре, присевшего от неожиданности и от тяжести руки Сергея, — очень, очень приятно. Танюшка все уши прожужжала, какой ты замечательный.
Панку и сам оказался отличным мужиком. Пригласил Сергея на пиво, и за вечер ни разу ни словом… Ну о том самом, насчет чего вполне мог бы не на шутку разойтись прилично выпивший здоровяк.
— Танюшкин друг — мой друг, — бормотал он, обхватив Сергея за шею своей могучей рукой. — Будут еще проблемы — обращайся.
Сергей так и порывался, там же, за столиком в баре попроситься к Славе — после третьего бокала они перешли на «ты» и позабыли о званиях — в отдел. Панку, похоже, посетили схожие мысли, иначе зачем же он сказал:
— Я бы тебя к себе взял. Но так просто это не делается. Нужно представление наверх подать, а там спросят: а на каком основании? Надо, понимаешь, годик отработать, зарекомендовать себя как следует, а там уже и конкретика подоспеет. Ты уж постарайся, Серега.
На свое первое задание, — настоящее, без дураков, — Сергей попал в начале апреля. Зима, как это обычно случается в Молдавии бездарно провалила три зимних месяца и встрепенувшись лишь в марте, начала вываливать на ожившую было землю закрома снега и косить опрометчиво высунувшуюся зелень своей морозной косой. Первые дни апреля выдались сумбурными: в небесном парламенте вовсю шли ожесточенные прения фракции зимы с фракцией весны. И пока до решающего голосования дело не дошло, пока ни одна из сторон не получила решительного перевеса, люди на улице сносили тяготы капризной переменчивости небес имущих, безуспешно подстраиваясь под настроение самой высшей из всех властей, оказываясь под дождем без зонта, в снегопад — в туфлях на тонкой подошве, обливаясь под шубами потом от внезапной жары.
Земные парламентарии старались не отставать. Оппозиционные фракции нагнали для митинга на центральной площади около трех тысяч человек, переминавшихся, как на ладони, на самом виду у Сергея, который стоял, прислонившись кожаным рукавом к Арке победы, можно сказать, в центральном желудочке сердца столицы. Митингующим не обязательно было знать, что пока они размахивали флагами, выслушивали однообразно–пламенные речи и скандировали заранее заученные призывы, все это время они находись в оцеплении. В суперпрофессиональном, а потому и невидимом оцеплении. Впрочем, вооружившись вниманием, можно было заметить разбросанных по всему контуру площади мужчин в одинаково–темных кожаных куртках. Они молча рассматривали толпу, а если пристально рассмотреть и их, можно было заметить крохотный, как у людей с проблемным слухом, наушник — у одних в правом, а у других — в левом.
Наушник Сергея прятался за колонну Арки победы и чтобы обнаружить его, Платона следовало силой оторвать от арки, что, вероятно, вызвало бы немалый интерес у других обладателей наушников и черных курток. Возможно поэтому, а может быть оттого, что зевака у арки вызывал у прохожих не больше интереса, чем бездельники на площади, Сергея так никто и не тронул.
А Сергей продолжал стоять и думать, зачем он здесь и кто его сюда послал. И хотя со второй частью вопроса все вроде было ясно — как и других коллег его сюда отправил директор кишиневского СИБа Волосатый — полковник лично провел инструктаж и даже прочел, как показалось Сергею, весьма двусмысленную лекцию о положении в стране — проблема первопричины его присутствия здесь, на площади, была покрыта таким же туманом, как смысл речи полковника. Поставив вопрос ребром, можно было спросить: есть ли в этом участие Бога, воля которого, как известно, простирается на все сущее? И может ли так статься, что он, Сергей Платон, двадцати трех лет от роду — посланник Божий, раз уж так принято на этом свете, что на все Его воля? А все эти люди в кожаных куртках, они — тоже его посланники? А митингующие — вестники воли Божьей? Если Бог в каждом из нас, разве нельзя допустить, что каждый из нас вещает Его речи, осуществляет Его действия? А может, все не так, и религия врет, и ни митингующие, ни те, кто зорко наблюдает за ними, ни даже те, кто смотрят на тех и на других из окон домов, из парка, или из проезжающих машин и троллейбусов, никто, истинно говорю вам, не является ни вестником, ни провозвестником и уж тем более ни посланником Всевышнего. И нет никого на погрязшей в жестокосердии, разврате и стяжательстве Земле, на кого Бог мог бы указать перстом своим и сказать: вот он, мой посланник, вот вестник воли моей.
